Черновик. На правах рукописи ©

Люба моя дорогая! Масечка, я немножко скажу, а ты потом меня ласково убьёшь. Я привык. Только, коврик постели у ног, чтоб было, куда падать, а душу пристрой у себя на щедрой груди, шоб далеко не отлетала.

Черновик. На правах рукописи ©

 Одесса начиналась портом, продолжалась им, кормилась и расцветала. И, когда одэссцы, не одесситы, превратили порт в мрачный музей восковых-стальных фигур на причальном камне, она побежала от себя, куда глаза глядят.

Черновик. На правах рукописи ©

 …Вокруг скамейки суетливо толпятся голуби со своим извечным гурканьем. Нырко шныряют вездесущие воробьи. Птицы сыты. Совсем неподалёку портовый элеватор, где есть всегда, чем поживиться от щедрот щелей железнодорожных вагонов, свозящих в корабли зерно, со всей Украины. 

Увлекательная комедийна история, в жанре фантастика, от нашего замечательного одноклубника для вашего хорошего настроения.

Черновик. На правах рукописи ©
…Нет занятия глупее, чем пытаться объяснить с научной точки зрения, что такое одесский язык. Только поэтому, сие шикарное явление не отнесено в разряд мирового наследия.

Писать за сегодняшнюю Одессу, в которой больше сорока лет уже не живёшь, это, как когда ты смотришь в стареньком районном кинотеатре бездарный ремейк на твой самый, сколько себя помнишь, любимый фильм.

В последнее время стал обращать внимание, как по радио искажают смысл слов. Выглядит это странно и, я бы сказал, революционно. Раньше такого не было.

Всегда так было. Запад очень любит русских писателей, которые ненавидят все русское. Даже готовы дезавуировать универсальное значение Нобелевской премии (последний пример тому наука) ради достижения своих политических целей. Вдолгую играют, вредители. Конечно, много достойных мастеров художественной словесности предпочли осесть за пределами России. И это их выбор, который мы не можем осуждать.

Стоит открыть первую страницу «Войны и мира» и, например, современный роман, написанный автором нашего времени, чтобы понять, где небо, а где земля. С радостью и осознанием величия русской словесности вчитываешься в начало грандиозной эпопеи, пусть даже речь идет о светских турбулентностях, бушевавших в салоне некстати загрипповавшей Анны Павловны Шерер, чьи завсегдатаи рассматривали наивного Пьера под микроскопом. Каждое слово не просто на своем месте — оно накрепко вмонтировано в контекст эпохи и служит глыбой в величественном здании русской художественной традиции. Где теперь тот Толстой?