Всегда так было. Запад очень любит русских писателей, которые ненавидят все русское. Даже готовы дезавуировать универсальное значение Нобелевской премии (последний пример тому наука) ради достижения своих политических целей. Вдолгую играют, вредители. Конечно, много достойных мастеров художественной словесности предпочли осесть за пределами России. И это их выбор, который мы не можем осуждать.

Стоит открыть первую страницу «Войны и мира» и, например, современный роман, написанный автором нашего времени, чтобы понять, где небо, а где земля. С радостью и осознанием величия русской словесности вчитываешься в начало грандиозной эпопеи, пусть даже речь идет о светских турбулентностях, бушевавших в салоне некстати загрипповавшей Анны Павловны Шерер, чьи завсегдатаи рассматривали наивного Пьера под микроскопом. Каждое слово не просто на своем месте — оно накрепко вмонтировано в контекст эпохи и служит глыбой в величественном здании русской художественной традиции. Где теперь тот Толстой?

Фраза, вынесенная в заголовок этой статьи, была первой, которая посетила голову  замечательного русского поэта Александра Блока, когда он поставил последнюю точку в поэме "Двенадцать".

У поэтов душа мятущаяся. В другом состоянии она и не может пребывать, поскольку поэзия — квинтэссенция душевных переживаний,  облекаемых в строгую формулу рифмы. Не попал в ее ритм — не поэт. 

Ой, как трудно отвлечься от происходящих в нашей стране событий. Цветная дурь настолько надоела, что хочется улететь за моря и океаны, лишь бы не видеть этого позора.

Было же время, когда люди стремились к постижению себя, потому как искали смысл своей жизни, не попадая в рабство собственных прихотей и чужих предрассудков. Об одном из них и поговорим сегодня.

О молодости можно не говорить. Она сама о себе прокричит, споёт, сыграет в футбол, даст в морду, прыгнет на крышу вагона. О зрелости говорить можно, но нечего её отвлекать, пусть работает. Не спеша и вдумчиво, можно говорить, только о старости.

Сесть после бани на лавку возле, и вперёд, пока мужики голые и распаренные, а женщины на стол собирают. Глаз прищурить, взор в себя не глубоко, в друзей, телами красных, в жизнь за околицей и мангал дымящий во дворе.